Неточные совпадения
«Пей, вахлачки, погуливай!»
Не в меру было весело:
У каждого в груди
Играло чувство новое,
Как будто выносила их
Могучая
волнаСо дна бездонной пропасти
На
свет, где нескончаемый
Им уготован пир!
Долго при
свете месяца мелькал белый парус между темных
волн; слепой все сидел на берегу, и вот мне послышалось что-то похожее на рыдание: слепой мальчик точно плакал, и долго, долго…
Когда Ассоль решилась открыть глаза, покачиванье шлюпки, блеск
волн, приближающийся, мощно ворочаясь, борт «Секрета», — все было сном, где
свет и вода качались, кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся лучами стене.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу,
волна свежести и солнечного
света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Долго продолжается эта борьба; но как несказанно великолепен и ясен становится день, когда
свет наконец восторжествует и последние
волны согретого тумана то скатываются и расстилаются скатертями, то извиваются и исчезают в глубокой, нежно сияющей вышине…
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой
свет. Только не смешавшиеся
волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стол горшок и начал кидать в него какие-то травы.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди при воспоминании переливалась горячая
волна. Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на
свете.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный
свет сделался рассеянным, тени на земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке росла буря. Предвестники ее неслышными, зловещими
волнами спускались на землю, обволакивая отдаленные горы, деревья в лесу и утесы на берегу моря.
Пред нею длинный и сырой
Подземный коридор,
У каждой двери часовой,
Все двери на запор.
Прибою
волн подобный плеск
Снаружи слышен ей;
Внутри — бряцанье, ружей блеск
При
свете фонарей;
Да отдаленный шум шагов
И долгий гул от них,
Да перекрестный бой часов,
Да крики часовых…
Пусть шумит вода, пусть плывут мимо лесистые, затянутые синеватой пленкой берега, пусть с неба льются
волны теплого
света.
Луша сухо засмеялась, хрустнув пальцами. В запыленные, давно непротертые окна пробивался в комнату тот особенно яркий
свет, какой льется с неба по утрам только после грозы, — все кругом точно умылось и блестит детской, улыбающейся свежестью. Мохнатые лапки отцветших акаций едва заметно вздрагивали под легкой
волной набегавшего ветерка и точно сознательно стряхивали с себя последние капли ночного дождя; несколько таких веточек с любопытством заглядывали в самые окна.
А июньское солнце светило таким благодатным
светом, обливая дрожавшим и переливавшимся золотом деревья, траву, цветы и ряды
волн, плескавшихся о каменистый берег.
Красота момента опьяняет его. На секунду ему кажется, что это музыка обдает его
волнами такого жгучего, ослепительного
света и что медные, ликующие крики падают сверху, с неба, из солнца. Как и давеча, при встрече, — сладкий, дрожащий холод бежит по его телу и делает кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на голове.
Жар так и окачивает сверху горячей
волной; земля, покрытая коротенькой, опаленной травою, пылает; нестерпимый
свет, словно золотистою дымкой, задернул окрестность, так что с трудом можно различать приметы.
И только Матвей просидел всю теплую ночь, пока
свет на лбу статуи не померк и заиграли отблески зари на
волнах, оставляемых бороздами возвращавшихся с долгой ночной работы пароходов…
К вечеру океан подергивался темнотой, небо угасало, а верхушки
волны загорались каким-то особенным
светом… Матвей Дышло заметил прежде всего, что
волна, отбегавшая от острого корабельного носа, что-то слишком бела в темноте, павшей давно на небо и на море. Он нагнулся книзу, поглядел в глубину и замер…
Покушение неизвестных масок взбесить нас танцами за нашей спиной, причем не прекращались разные веселые бедствия, вроде закрывания сзади рукой глаз или изымания стула из-под привставшего человека, вместе с писком, треском, пальбой, топотом и чепуховыми выкриками, среди мелодий оркестров и яркого
света, над которым, улыбаясь, неслась мраморная «Бегущая по
волнам», — все это входило в наш разговор и определяло его.
Наконец, настойчиво отведя эти чувства, как отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным
светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало в тени, «по» было на границе тени и
света — и заключительное «
волнам» сияло так ярко, что заметны были трещины в позолоте.
Выбравшись на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к тому месту, где стояла «Бегущая по
волнам», но, попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что судно уведено на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько пароходов, оглашаемых музыкой и освещенных иллюминацией. Мы стали уходить от полосы берегового
света, погрузясь в сумерки и затем в тьму, где, заметив неподвижный мачтовый огонь, один из лодочников сказал...
«Блестело море, все в ярком
свете, и грозно
волны о берег бились.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают
волны, зеленые в белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся —
волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого
света, ласково пронзая груди
волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые
волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
При ярком солнечном
свете, заливавшем берега струившейся
волной, самые опасности не были так страшны, как в ненастье.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику;
волны моря гораздо выше
волн этих озер, потому буря на море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра, шум и рев его гораздо сильнее шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого
света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Восточная сторона неба уже наливалась молочно-розовым
светом, когда мы, пожелав друг другу спокойной ночи, растянулись на своих постелях; звезды тихо гасли; прииск оставался в тумане, который залил до краев весь лог и белой
волной подступал к самой конторе.
Наслаждение летним днем, солнечным
светом омрачалось мыслью о бедном Гавриле Степаныче, которому, по словам доктора, оставалось недолго жить; среди этого моря зелени,
волн тепла и
света, ароматного запаха травы и цветов мысль о смерти являлась таким же грубым диссонансом, как зимний снег; какое-то внутреннее человеческое чувство горячо протестовало против этого позорного уничтожения.
В дальнем конце пруда чуть виднелась темная линия далекого леса, зубчатой стеной встававшего из белого тумана, который
волнами ползал около берегов; полный месяц стоял посредине неба и озарял всю картину серебристым
светом, ложившимся по воде длинными блестящими полосами.
Он смотрел с восторгом, с благоговением, как на что-то святое — так чиста и гармонична была красота этой девушки, цветущей силой юности, он не чувствовал иных желаний, кроме желания смотреть на неё. Над головой его на ветке орешника рыдал соловей, — но для него весь
свет солнца и все звуки были в этой девушке среди
волн.
Волны тихо гладили её тело, бесшумно и ласково обходя его в своем мирном течении.
Аян, стиснув зубы, работал веслами. Лодка ныряла, поскрипывая и дрожа, иногда как бы раздумывая, задерживаясь на гребне
волны, и с плеском кидалась вниз, подбрасывая Аяна.
Свет фонаря растерянно мигал во тьме. Ветер вздыхал, пел и кружился на одном месте, уныло гудел в ушах, бесконечно толкаясь в мраке отрядами воздушных существ с плотью из холода: их влажные, обрызганные морем плащи хлестали Аяна по лицу и рукам.
Но наступал день; вместе со
светом и пробуждением жизни в больнице его снова
волною охватывали впечатления; больной мозг не мог справиться с ними, и он снова был безумным.
Упал! (прости невинность!). Как змея,
Маврушу крепко обнял он руками,
То холодея, то как жар горя,
Неистово впился в нее устами
И — обезумел… Небо и земля
Слились в туман. Мавруша простонала
И улыбнулась; как
волна, вставала
И упадала грудь, и томный взор,
Как над рекой безлучный метеор,
Блуждал вокруг без цели, без предмета,
Боясь всего: людей, дерев и
света…
О, если б мог он, как бесплотный дух,
В вечерний час сливаться с облаками,
Склонять к
волнам кипучим жадный слух
И долго упиваться их речами,
И обнимать их перси, как супруг!
В глуши степей дышать со всей природой
Одним дыханьем, жить ее свободой!
О, если б мог он, в молнию одет,
Одним ударом весь разрушить
свет!..
(Но к счастию для вас, читатель милый,
Он не был одарен подобной силой...
Море, принимая солнце в свои недра, встречало его приветливой музыкой плеска
волн, разукрашенных его прощальными лучами в дивные, богатые оттенками цвета. Божественный источник
света, творящего жизнь, прощался с морем красноречивой гармонией своих красок, чтобы далеко от трех людей, следивших за ним, разбудить сонную землю радостным блеском лучей восхода.
Ужасно чувство, с которым человек видит, что он оставлен всем
светом, когда он невольно обращает умоляющий взор вокруг себя, зная, что никто не подаст ему помощи, и когда взор его встречает вместо спасителя ярящиеся
волны океана, улыбающийся взгляд инквизитора или взгляд без выражения палача.
Юноша бросился на большой камень; волнение его утишалось, высокое чувство веры восходило, подобно солнцу, из возмущенных
волн, освещая их, согревая, передавая им свой
свет.
В бледном
свете молнии кажется, что ее черные шелка светятся. В темных волосах зажглась корона. Она внезапно обнимает его… Из дальних кварталов, с дальних площадей и улиц несется возрастающий вой прибывающей толпы. Кажется, сама грозовая ночь захлебнулась этим воем, этим свистом бури, всхлипываньем
волн, бьющих в берег, в дрожащем, матовом, пресыщенном грозою блеске.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного
света; остальное море было черно; до стоявшего на высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу
волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел на море, лунный
свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
Воды ярко блестят средь полей,
А земля прихотливо одета
В
волны белого лунного
светаИ узорчатых, странных теней.
И полились через солнце жаркие
волны лучезарного Ярилина
света. Мать-Сыра Земля ото сна пробуждалася и в юной красе, как невеста на брачном ложе, раскинулась… Жадно пила она золотые лучи живоносного
света, и от того
света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам ее.
Откинула покров она с чела,
И месяц
светом лик ей обдал чистый.
Уже моих колен ее пола
Касается своей
волной пушистой,
И на плечо ко мне она легла,
И разом круг объял меня душистый:
И молодость, и дрожь, и красота,
И в поцелуе замерли уста.
«Голубые ласковые
волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, — словами не передашь… О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные, луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками. Солнце обливало их теплом и
светом, радуясь на своих прекрасных детей».
Смеркалось… На западе догорала последняя заря. За лесом ее не было видно, но всюду в небе и на земле чувствовалась борьба
света с тьмою. Ночные тени неслышными
волнами уже успели прокрасться в лес и окутали в сумрак высокие кроны деревьев. Между ветвями деревьев виднелись звезды и острые рога полумесяца.
Тихо дремлет ночь немая,
Месяц
свет лучистый льет,
A русалка молодая
Косы чешет и поет:
«Мы живем на дне, глубоко
Под студеной
волной,
И выходим из потока
Поздно, поздно в час ночной!
Там, где лилии сверкают
Изумрудом их стеблей,
Там русалки выплывают
В пляске радостной своей.
Тихо, тихо плещут воды,
Всюду сон, покой и тишь…
Мы заводим хороводы
Там, где шепчется камыш…
Там, где...
Мама лежала с открытыми глазами, странно блестевшими среди наступающей темноты… Точно какой-то
свет исходил из этих глаз и освещал все ее лицо, обращенное к небу. Лучи месяца золотыми иглами скользили по густым
волнам ее черных волос и венчали блестящей короной ее матово-белый лоб.
Последнюю полоску
света заволокло; но тучи были не грозовые, темноты с собой не принесли, и на широком перелеске, где притулились оба озерка, лежало сероватое, ровное освещение, для глаз чрезвычайно приятное. Кругом колыхались нешумные
волны леса, то отдавая шелковистым звуком лиственных пород, то переходя в гудение хвои, заглушавшее все остальные звуки.
Это было что-то напоминающее петербургские сады, только с более кричащей обстановкой и
волнами ослепительного
света.
В больном
свете нарождающегося непогодного дня пароход бежал по Невке, холодные черные
волны бились о борта, ветер залеплял лица и одежду мокрым снегом. Все понуро стояли, усталые и продрогшие. И только Николай Федорович все время острил, посмеивался и пел...
Много пробудили
Грез во мне былых
Эти переливы
Звуков удалых,
Сотен свеч возженных
Нестерпимый
свет,
Скользко навощенный,
Блещущий паркет,
Жаркое дыханье.
Длинных кос размах,
Тихая улыбка
В любящих глазах,
Груди волнованье,
Голос молодой,
Стана трепетанье
Под моей рукой,
Бешеного вальса
Страстная
волна,
Ласковые взоры…
Все — она, она…
Дикое, но прекрасное очарование положительно сковывает тебя: высокие развесы елей, пышными шатрами нависшие и шумно раскачивающиеся над головой, а под ногами мрачное море, по которому ходят бурливые
волны, глаз обнимает бесконечную сизую пелену, кипящую сверкающими алмазами при
свете дня.
Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть
свет я сама приду за тобою к дверям Милия, ты передашь мне золото и я побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдешь к морю, погрузишься вся в его
волны, и, освеженная, придешь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.